Октябрьская поэма
1
Заявляя, что времена «эпосов» и «эпопей» кончились, автор утверяедает новый стиль:
Телеграммой
лети,
строфа!
Воспаленной губой припади
и попей
из реки
по имени — «Факт».
Автор говорит, что стремился создать книгу, при чтении которой счастливый свидетель событий наполнялся бы энтузиазмом:
Мы
распнем
карандаш на листе, чтобы шелест страниц,
как шелест знамен,
надо лбами
годов шелестел.
2
Поэт рассказывает, что февральская революция не осуществила надежд народа на окончание войны, на то, что дадут наконец землю; вместо этого «на шее кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки…». Власть «к богатым рыло воротит», народ не хочет ей подчиняться и отдает большевикам «гроши, и силы, и голоса». По деревням идет слух, что «есть за мужиков какие-то “большаки”».
3
В построенном Растрелли царском дворце в царицы- ной кровати «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). «Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч». Он опьянен своею славой — «пьяней, чем сорокаградусной». Когда Керенский проезжает по Невскому, «и дамы, и дети-пузанчики кидают цветы и розанчики». Он сам себя назначает «то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром», подмахивает подписи «достойно и старательно». На доклад о Ленине и большевиках реагирует так: «Арестуйте и выловите!» Керенский хочет договориться с Корниловым, с английским королем Георгом. Портрет Керенского рисуют и Бродский, и Репин.
4
Поздний вечер. Петербург. В гротесковой форме описывается разговор престарелой мадам Кусковой и утешающей ее «усастой няни» П. Н. Милюкова. Это пародия разговора Татьяны и няни из «Евгения Онегина». Кускова жалуется, что ей душно, просит «няню» посидеть, поговорить о том, кого следует посадить на престол. Милюков обещает дать народу «свобод и конституций». Кускова признается: «Я не больна. Я… знаешь, няня… влюблена…», влюблена она в «Сашу, душку…» (Керенского). Милюков, радуясь, отвечает: «При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».
5
Беседа «аксельбантами увешанных до пупов» адъютанта и штабс-капитана Попова. Спорят о власти. Попов жалуется, что «Россию жиды продают жидам и кадровое офицерство уже под жидами». Адъютант отвечает, что он, вообще-то, не за монархию, но для социализма нужен базис: вначале следует ввести демократию, потом парламент: «Культура нужна, а мы — Азия-с…», а тех, кто ездит в «пломбированном вагоне», надо повесить. Адъютант считает, что Россия больна. В дальнейшем разговоре упоминаются казачество кубанское, Днепр, Дон, генерал Каледин, «бесштанный Лёвка». А в это время «в конце у Лиговки» из подвалов «подымались другие слова». Некий товарищ из «военной бюры» раздает оружие, боеприпасы. Это большевики готовятся к решительным действиям. Решают, что завтра следует выступать; «Ну, не сдобровать им! Быть Керёнскому биту и ободрану!»
6
Октябрь. Едут «авто и трамы, обычные рельсы выз- меив», по Неве плывут кронштадтцы. «Бывшие» улепетывают в ужасе. Зимний в кольце. «А в Смольном, в думах о битве и войске, Ильич гримированный мечет шажки, да перед картой Антонов с Подвойским втыкают в места атак флажки». Редеют ряды защитников Зимнего. «А Керенский — спрятался, попробуй вымань его!» Атака предваряется залпом «Авроры». «Вбегает юнкер: «Драться глупо!» Тринадцать визгов: сдаваться! Сдаваться! А в двери — бушлаты, шинели, тулупы… И в эту тишину раскатившийся всласть бас, окрепший, над реями рея: “Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время”». В Смольном победившие пролетарии вместо «И это будет…» поют «Это есть наш последний…». Попрежнему ездят трамваи, авто, но «уже — при социализме».
7
Петербургская темень, пустые набережные, среди всего этого стоит «виденьем кита туша Авророва». Кое-где видны костры. У костра автор встречает Александра Блока. На вопрос автора, что он думает о происходящем, Блок отвечает: «Очень хорошо». «Кругом тонула Россия Блока… Незнакомки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». Народ идет «за хлебом, за миром, за волей». «Бери у буржуев завод! Бери у помещика поле! Братайся, дерущийся взвод!» Пролетарии экспроприируют имущество «буржуев»: «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами! Тащь в хату пианино, граммофон с часами!»
Этот вихрь,
от мысли до курка, и постройку,
и пожара дым прибирала партия
к рукам,
направляла,
строила в ряды.
8
Зима. Коммунисты, несмотря на холод, грузят дрова на субботнике.
В наши вагоны,
на наш ем пути, наши
грузим
дрова.
Можно
уйти
часа в два,
но мы —
уйдем поздно.
Нашим товарищам
наши дрова нужны: товарищи мерзнут.
Социализм:
свободный труд
свободно
собравшихся людей.
9
Капиталисты не понимают, «что это за нация такая “социалистичья”» и что это за «социалистическое отечество», какие такие «фрукты-апельсины» растут в большевистском раю. Они интересуются: «За что вы идете, если велят — “воюй”?» Указывают на многочисленные трудности. Поэт отвечает:
Слушайте,
национальный трутень, — день наш
тем и хорош, что труден.
Эта песня
песней будет наших бед,
побед,
буден.
10
Интервенция. Плывут «из Марселя, из Дувра… к Архангельску». «С песней, с виски, сыты по-свински». Капиталисты грабят, «чужими руками жар гребя». С севера идет адмирал Колчак, в Крыму, на Перекопе, засел Врангель. Полковники «любят поговорить на обеде», как храбро они сражаются с большевиками, один из них рассказывает о том, как на него навалился «десяток чудовищ большевистских», а он «раз — одного, другого — ррраз» и, кстати, заодно, «как денди», девушку спас. Большевики в кольце. «Москва — островком, и мы на островке. Мы — голодные, мы — нищие, с Лениным в башке и с наганом в руке».
11
Автор живет в домах Стахеева. Голодно, холодно, «зимой в печурку-пчелку суют тома шекспирьи. Зубами щелкают, — картошка — пир им». Автор видит своими глазами все происходящее.
12
Спекулянты «обнимут, зацелуют, убьют за руп». Секретарши «топают валенками», «за хлебными карточками стоят лесорубы», все понимают, что главное — отбить белых. Мимо проходит «незаменимый» работник. Он идет за пайком: «правление выдало урюк и повидло». Ученым тоже несладко, так как «им фосфор нужен, масло на блюдце». «Но, как назло, есть революция, а нету масла». Луначарский выдает людям, полезным делу революции, мандаты на сахар, жир, березовые дрова, «посуше поленья… и шубу широкого потреб л енья».
13
Автор мерзнет в комнате с Лилей и Осей (Брики) и с собакой Щеником. Потом одевается и идет с салазками на Ярославский вокзал. «Забрал забор разломанный», привез домой, развел огонь. Автор вспоминает теплые страны.
Но только
в этой зиме
понятной
стала
мне
теплота
Любовей, дружб
и семей.
Лишь лежа
в такую вот гололедь,
зубами
вместе
проляскав —
поймешь:
нельзя
на людей жалеть
ни одеяло, ни ласку.
Автор делает вывод, что землю, «с которой вместе мерз, вовек разлюбить нельзя».
14
Снова воспоминания о «не очень сытеньких, не очень голодненьких» временах, о любимой.
Не домой,
не на суп, а к любимой
в гости две морковинки несу
за зеленый хвостик.
Я
много дарил
конфект да букетов,
но больше
всех дорогих даров
я помню
морковь драгоценную эту
и пол полена
березовых дров.
Автор вспоминает, как питался кониной, как делился с младшей сестрой Олей солью. За стенкой сосед говорит жене: «Иди, жена, продай пиджак, купи пшена». А «за тучей берегом лежит Америка. Лежала, лакала кофе, какао». Но поэт повторяет: «Я землю эту люблю… Землю, с которой вдвоем голодал, — нельзя никогда забыть».
15
Стоят в заносах локомотивы. Люди расчищают лопатами снег. Пятеро обморозились, но локомотив пошел. Ходят слухи, что Деникин подходит «к сДмой, к тульской, к пороховой сердцевине». Красные эскадроны нагоняют Мамонтова. Поэт вспоминает о покушении Каплан на Ленина.
«Миллионный класс вставал за Ильича», «хоронились обыватели за кухни, за пеленки». Автор говорит:
Я видел
места, где инжир с айвой росли
без труда
у рта моего, — к таким относишься иначе.
Но землю, которую
завоевал и полуживую
вынянчил, где с пулей встань,
с винтовкой ложись,
где каплей
льешься с массами, — с такою землею
пойдешь
на жизнь,
на труд,
на праздник
и на смерть !
16
Врангель бежит из Крыма. Бегут «добровольцы» (солдаты добровольческой армии), бежит «чистая публика и солдатня». Вся эта публика забыла приличия: «бьет мужчина даму в морду, солдат полковника сбивает с мостков». «Вчерашние русские» бегут за границу. Уходят и интервенты. В Крым входят красные с песней «И с нами Ворошилов, первый красный офицер». После победы все вспомнили — «недопахано, недожато у кого, у кого доменные топки да збри. И пошли, отирая пот рукавом, расставив на вышках дозоры».
17
Я с теми,
кто вышел
строить
и месть
в сплошной лихорадке
буден.
Отечество
славлю,
которое есть,
но трижды —
которое будет.
Я
планов наших
люблю громадьё,
размаха
шаги саженьи.
Я радуюсь
маршу,
которым идем
в работу
и в сраженья.
Автор видит, как Россия превращается в индустриальную державу, как «поворачиваются к тракторам крестьян заскорузлые сердца».
как весну человечества, рожденную
в трудах и в бою,
пою
мое отечество, республику мою!
18
Поэт вспоминает тех, кто отдал жизнь за дело революции — Красина, Войкова, Дзержинского.
Поэту «чудится», что их мучит «тревоги отрава»:
Скажите —
вы здесь?
Скажите —
не сдали?
Идут ли вперед?
Не стоят ли?
Скажите.
Достроит
коммуну
из света и стали
республики
вашей
сегодняшний житель?
«Тише, товарищи, спите… — успокаивает их поэт. — Ваша подросток-страна с каждой весной ослепительней, крепнет, сильна и стройна». «Великие тени» спрашивают, не тянет ли россиян «всевластная тина», не свила ли «чиновность в мозгах паутину». «Спите, товарищи, тише… — отвечает поэт. — Кто ваш покой отберет? Встанем, штыки ощетинивши, с первым приказом: “Вперед!”»
19
Я
земной шар чуть не весь
обошел, —
и жизнь
хороша, и жить
хорошо.
А в нашей буче,
боевой, кипучей, —
И того лучше.
Вьется
улица-змея.
Дома
вдоль змеи.
Улица — моя.
Дома — мои.
Вновь открыты магазины, продаются продукты, «сыры не засижены», снижаются цены, «стала оперяться… кооперация».
Моя
фамилия
в поэтической рубрике.
Радуюсь я —
это мой труд
вливается
в труд
моей республики.
Поэт осознает свою причастность ко всему происходящему вокруг, он полновластный хозяин страны, как и каждый ее гражданин. Автор наделяет эпитетом «мой» и депутатов, и чиновников, едущих на заседание, и милицию, которая его бережет, и летчиков, и военных, которые всегда готовы дать отпор врагу.
Жизнь прекрасна и
удивительна.
Лет до ста
расти
нам
без старости.
Год от года
расти нашей бодрости.
Славьте,
молот
и стих, землю молодости!
Comments